Все меньше и меньше земного в ней остается.

Я не знаю, чем занимаются другие продюсеры. Я немного знаю про себя — и то не во всем уверен.

Больше всего на мой музыкальный вкус повлияло то, что я единственный ребенок в семье. Обычно люди узнают о музыке от своих старших братьев и сестер. Когда тебе одиннадцать — нравится это тебе или нет — твоей отправной точкой становится то, что слушает твой 14-летний брат или сестра. Но их у меня не было, а это всегда заставляет людей отправляться на собственные поиски.

В детстве очень тяжело отличить волшебство от торжества духовности.

Мне посчастливилось вырасти на «Битлз». То немногое, что я знаю сегодня о музыке, я узнал от них.

Не стоит недооценивать «Битлз». Когда они начинали, они были настоящей панк-рок группой — играли с туалетными стульчаками на шеях и отбивали ритм по полу так, будто хотели провалиться под сцену.

Если бы я занимался только рэпом или хеви-металом, эти записи имели бы обыкновение быстро устаревать. Потому что, впадая в зависимость от жанра, ты начинаешь мыслить шаблонами.

Однажды я говорил с Леонардом Коэном. Он рассказывал мне о том, что в среднем ему требуется три года для того, чтобы написать песню. А потом он рассказал, как однажды разговаривал с Бобом Диланом — о песнях, которые им больше всего нравились друг у друга. И Боб спросил его: «Ну и сколько ты писал „Аллилуйю“ (одна из самых известных песен Коэна. — Esquire)?» А Леонард говорит: «Три года». А потом он спрашивает Боба: «А сколько ты писал I and I (одна из самых известных песен Дилана. — Esquire)?» А Боб говорит: «15 минут».

Существует по-настоящему мало великих альбомов, созданных по-настоящему взрослыми людьми. При этом никакой видимой причины, мешающей сделать хороший альбом в 50, 60 или 70 лет, не существует. В науке, например, от людей ждут великих открытий именно в этом возрасте.

Артисту тяжело жить среди артистов, потому что в этом мире никто не говорит друг другу правды. А правда очень освежает.

Не вижу ничего интересного в том, чтобы находиться рядом с людьми, которые знамениты, но лишены таланта.

Создание — это мистический процесс. Но большинство музыкантов не понимают этого, особенно молодые. Они чувствуют, что они другие, но не могут понять, откуда это берется. Они испытывают больше чувств, чем другие. Их ранит практически все, абсолютно все, и они видят вещи, которые больше никто не способен увидеть. Это может здорово покалечить, а некоторых — таких, как Курт Кобейн, это может даже убить.

К сожалению, большинство музыкантов умеют слушать только свой собственный инструмент.

Все, что я делаю, — это помогаю музыкантам собрать вместе то, что у них и так есть.

Моя работа — это поиск равновесия. У меня есть теория: то, что кажется нам уравновешенным и гармоничным — в мире звука или в мире изображения — идет от смутной доисторической памяти нашего вида, от памяти наших предков, которые видели что-то подобное в природе. Поэтому когда что-то звучит правильно — это только потому, что в этом отзывается какая-то истина вселенной. Но это никогда нельзя предугадать — ведь это не точная наука. Это просто чувство, которое невозможно описать, вот и все.

Когда-то официальная наука утверждала, что Земля плоская, и все верили в это. Так что ты никогда и ни в чем не можешь быть уверен до конца.

Очень давно — еще в самом начале — в своих решениях я был настоящим тираном. А потом кто-то сказал мне: все, кто начинают тиранами, заканчивают страдальцами.

Смерть — это лучшее наказание за растрату жизни впустую.

Бизнес — это воплощение мечты. Ненавижу тех, для кого это просто деньги.

Я не люблю работать в студии. После того, как все решено, работа в студии — это как работа плотника: ты делаешь вещь, вид и назначение которой тебе уже давно известны.

Вряд ли я кого-то ненавижу. Ненавидеть могут только дети и бог.

Сложно подытожить, чему я научился за свою жизнь. Ведь процесс познания заканчивается лишь в момент смерти.

Музыка способна научить тебя многим вещам, но я усвоил одно: ты никогда не выберешься живым с этого света (I’ll Never Get Out of This World Alive — одна из самых известных песен исполнителя кантри Хэнка Уильямса. — Esquire).

Смерть, безответственность и безумие гораздо интересней, чем жизнь, долг и разум. Но я предпочитаю скучную сторону.

За свою жизнь я успел кое-что понять про бороды: борода — это то, что люди всегда хотят потрогать. И, кажется, ходить с бородой — это то же самое, что ходить с собакой.

Болезнь — это когда чешется. А все остальное — это психическое расстройство.

Так и запишите: я готов к правде, какой бы она ни была.

Глупо задавать мне вопросы о музыке.

via Esquire

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Вышли погулять в парк рядом с домом. ощущение, что вернулась с картин Босха.
Хит-парад.
1. Дети, которых родители (!) купают в жуткой луже, которую язык не поворачивается назвать озером.
2. С аппетитом уминаемый рубенсовскими женщинами оливье из тазика.
3. Алкоголь и энергетики. В такую-то погоду!

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Правда, такое состояние - как было в сентябре, когда начинала лечиться. Ну то есть вот идешь по улице, и все такое же, а внутри все натянуто, как струна, и все меняется, и стучит мыслью, чувством, всем-всем-всем, что вот оно, наступает...

Жизнь удивительнее, чем мы ее себе можем представить. И я все больше верю в то, что высшее Провидение существует.

В "Море внутри" светло, прохладно и играют Карлу Бруни, причем ровно те две песни с нового альбома, которые я сегодня услышала впервые и уже успела заслушать до дыр - так они прекрасны (!).
С каждым днем все чудесатее и чудесатее.

А песни - "Ta tienne" (просто вообщеее!) и "Tu es ma came".

Все так хорошо, что я каждую секунду готова расплакаться. Не знаю, что тут еще можно добавить.

Фото Кати Тюменьевой